Имена и небеса

Кеифа приходит с небес
Май 2008 - Февраль 2019

Анна, Мария, Ребекка, Ева, Луиза, Карма, Лилия, Лидия, Солнце - имена
КЕИФА - бог темных вод
ВОЛЧИЙ РЫК - девушка из норы
МАЛЬЧИК
КАВА - подводное чудовище
ЖАН, ЖАК – братья
ВИХРЬ-ВЕСТНИК
МАТЬ, ДОЧЬ
ТЕТЕРЕВЫ, ОЛЕНЬ, ЖИРАФ, СТРАУС, СОРОКИ, НАВЬЮЧЕННЫЙ ДОБРОМ БЛАГОЙ КАБАН, РЫБЫ С ПУПОВИНАМИ, МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ, ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ, СНЕЖИНКИ, КРЫЛАТЫЙ СЕМИНОГИЙ СОМ, ГИГАНТСКАЯ ПОЛУСТРЕКОЗА-ПОЛУАМЕБА, ШИГИРСКИЙ ИДОЛ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ НОГАХ, МЕДВЕДЬ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ, ЛУНА В АНГЕЛЬСКОМ ПРИСУТСТВИИ

 Первый акт

I

Лес.
Зима.
Твердый наст на плоских сугробах.
На дереве висят лосиные рога.
Где-то между сугробов затерялась глубокая нора.
Появляются АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ.
Украшают лес к празднику.
На дереве сидят ДВЕ СОРОКИ.

ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда все было. Подошло к концу. И рваное руками вознеслось с небес сквозь землю.
ВТОРАЯ СОРОКА. Там пальчики трясутся под водой. Там под рекою мальчики гуляют по затылкам маленьких рачков.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда все так и было. Шло к тому, что мы сейчас про то лишь начинаем что-то думать.
ВТОРАЯ СОРОКА. А там. А там. А там, а там, а там... Там, где не здесь. Там, где туда. Туда.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда расстегивались пуговицы быстро. Тогда вода между людьми текла. Вся в пузырях.
ВТОРАЯ СОРОКА. Там пальчики. К игольной крошке. Прикоснутся. Там раз и навсегда теряются все женские тела. Не души.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда огонь невидимым казался. Одни покинутые люди шли к другим покинутым. Мостились. Не чуда ждали, не любви, а хоть чего-нибудь.
ВТОРАЯ СОРОКА. Там небо обрастает темно-синим льдом. Там остается след на коже. Под одеждой.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда носились взгляды над землей. Тогда все появлялось прямо из себя.
ВТОРАЯ СОРОКА. Там девочка стоит.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда куда пропала ее мать?
ВТОРАЯ СОРОКА. Там девочка в грязи и шкурах. Идет между деревьев, выйдя из норы. И воет-воет-воет-воет.
ПЕРВАЯ СОРОКА. Тогда откуда она здесь взялась?
ВТОРАЯ СОРОКА. Там. Она там. Шатается, скулит, идет. Идти ей тяжко на своих двоих. 

II

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ готовят чаепитие на плоском сугробе.
Мимо проходит НАВЬЮЧЕННЫЙ ДОБРОМ БЛАГОЙ КАБАН.

НАВЬЮЧЕННЫЙ ДОБРОМ БЛАГОЙ КАБАН. Отяжелело все. Я в капсуле. Идти тяжеловато. И жгутики с боков такие белые торчат.

За деревьями раздается звериный вой. Воет ВОЛЧИЙ РЫК.

III

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ пьют чай.

АННА. Постой, Кабан!
МАРИЯ. Постой, Благой Кабан!
РЕБЕККА. Постой, Навьюженный добром Благой Кабан!
ЕВА. Мяу.
АННА. Навьюченный добром?
МАРИЯ. Завьюженный добром?
РЕБЕККА. Смотри, Мария, как умею я жонглировать разбитой пиалой.
МАРИЯ. Ребекка, дорогая, ты еще одну разбила пиалу?
АННА. Кабан, постой!
МАРИЯ. О, Анна, он все также хмуро нас не слышит.
РЕБЕККА. Смотри, Мария, как я ловко управляюсь сразу с парой. Здесь сразу две разбитых пиалы.
ЕВА. Мяу.
АННА. Ребекка и Мария, посмотрите. Луиза делает из снега шифоньер.
ЛУИЗА. Что не мешает мне пить чай и слушать светские беседы.
РЕБЕККА. Мария, а ты можешь дать мне пиалу свою?
МАРИЯ. Ребекка, милая, возьми мою ступню.
АННА. Ребекка и Мария, посмотрите, как Карма увлеченно ест бисквит.
КАРМА что-то бормочет с набитым ртом.
МАРИЯ. Ребекка, я готова предложить тебе еще мой тазобедренный сустав.
АННА. Ребекка и Мария, посмотрите, как Лилия и Лидия целуются за чайником.
ЛУИЗА. Что не мешает мне пить чай и слушать светские беседы.
ЕВА. Мяу.
АННА. А, Солнце, маленькая Солнце, почему ты плачешь?
СОЛНЦЕ открывает рот.

Хруст.
Ломается наст.
Рушится место чаепития.
Из-под снега вырываются ТЕТЕРЕВЫ.
Воет ВОЛЧИЙ РЫК.

IV

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ пытаются навести порядок и загнать ТЕТЕРЕВОВ обратно в сугроб.
Из сугроба выпрыгивают ДВЕ РЫБЫ С ПУПОВИНАМИ

ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. То значит – зародилась жизнь. Там под землей. Жизнь женская.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. И стала рыть.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. И только лишь земля была.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Жизнь женская. И только.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. В толще земли.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Земной массив.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Земля.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Земля. Сверхплотная земля.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Тверда, густа.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Жизнь стала рыть.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Рыть в сторону "подальше из земли".
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Чем дальше она рыла.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Тем холоднее становилось.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Там за спиной Жизнь женскую неумолимо преследовала ее мать.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. У матери той было два настроя.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Когда та в первом настроении была.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. То говорила своей дочери слова.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Дочь, твое имя Волчий рык.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Дочь, твое имя Волчий рык.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Когда входила во второй настрой.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. То говорила своей дочери слова.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. А этих слов не знали холод и земля.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Жизнь женская.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Она же Волчий рык.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Лишь пару раз произнесла их как считалку.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. В минуты первые. После рождения.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. А после стала забывать.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. А мать их помнила.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Но время шло.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Жизнь женская все рыла-рыла дальше из земли.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Сквозь землю в холод.
ВТОРАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. Мать тоже стала забывать слова.
ПЕРВАЯ РЫБА С ПУПОВИНОЙ. И стала реже находиться во втором настрое.

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ загоняют ТЕТЕРЕВОВ и РЫБ С ПУПОВИНАМИ обратно в сугроб.
ТЕТЕРЕВЫ и РЫБЫ С ПУПОВИНАМИ сопротивляются.
АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ наваливаются гурьбой сверху.
Из сугроба начинает бить вода.
Всех разбрасывает по разным сторонам.

V

В бьющем из земли мощном потоке воды можно разглядеть две фигуры.
КАВА появляется из глубины. МАЛЬЧИК падает сверху.

КАВА. Ты звал меня и я пришел.
МАЛЬЧИК. Но я упал.
КАВА. Мой дом пришел к тебе и подтолкнул тебя ко мне.
МАЛЬЧИК. Я вижу, у тебя тут глубоко.
КАВА. Другим и лужа глубока, глубок напальчник.
МАЛЬЧИК. Теперь твой дом - мой дом?
КАВА. О, нет.
МАЛЬЧИК. Но дом мой на твоем стоял.
КАВА. На чем построить дом? На чем-то прочном? Так это будет и не про меня. Мой дом.
МАЛЬЧИК. Я буду гостем...
КАВА. Мой дом совсем не предназначен для гостей.
МАЛЬЧИК. Зачем тогда все это?
КАВА. Прыгнул ты.
МАЛЬЧИК. Что дальше?
КАВА. Все.

VI

МАЛЬЧИК и КАВА соединяются.
Сверху на бьющую из сугроба воду падает дом.
Внутри этого дома ЖАН и ЖАК стоят наказанные в углу.

ЖАН. Хочу сказать, о, дорогой мой Жак, что розги нашего отца упруги были давеча как никогда.
ЖАК. И следует отметить, дорогой мой Жан, что нашей матушки горох стал ныне только тверже.
ЖАН. А интересно также то, что если раньше находили нас за полчаса, то нынче им хватило двух минут.
ЖАК. И не бывало раньше никогда, чтоб мы себя так сами выдали..
ЖАН. Ты слышишь, Жак, как дядюшка наш Жюль усердно молится, чтоб вразумил нас Бог.
ЖАК. Всегда старается, когда земные бьет поклоны. А где ты был, мой драгоценный Жан? Я ждал тебя у речки. Как обычно...
ЖАН. Жак, дорогой! Мне очень скучно тебя вечно ждать на берегу. Конечно, это и не так уж скучно, как махать серпом или за плугом...
ЖАК. Да что же ты такое говоришь? Мы там не просто возлегаем.
ЖАН. Да... Жак! Но, понимаешь...
ЖАК. Ты сам мне говорил, что нам нельзя давать пропасть талантам нашим.
ЖАН. Я говорил. Я говорил.
ЖАК. Мы не даем съесть наши души, наши души.
ЖАН. Да, это так.
ЖАН. Там видно дядюшка расчувствовался, слышишь?
ЖАК. Любимый свой псалом читает старина. 

Вода перестает бить и пропадает под землей вместе с домом.
Остается дыра.

VII

Из дыры выглядывают мокрые ТЕТЕРЕВЫ.

ПЕРВЫЙ ТЕТЕРЕВ. Я вижу снова то, что даже видеть не с руки.
ВТОРОЙ ТЕТЕРЕВ. Ползут по подземелию там дочь и ее мать.
ТРЕТИЙ ТЕТЕРЕВ. Бормочет что-то грязное прегрязной дочке мать.
ЧЕТВЕРТЫЙ ТЕТЕРЕВ. А та лишь успевает все ногтями и зубами.
ПЯТЫЙ ТЕТЕРЕВ. Локтями и бровями.
ШЕСТОЙ ТЕТЕРЕВ. Подземный путь прокладывать в земле.
СЕДЬМОЙ ТЕТЕРЕВ. А дочь нема. Лишь воет.
ВОСЬМОЙ ТЕТЕРЕВ. Мать что-то знала, но почти забыла все слова.
ДЕВЯТЫЙ ТЕТЕРЕВ. Лишь держит за загривок дочь.
ДЕСЯТЫЙ ТЕТЕРЕВ. И обе как-то движутся.
ОДИННАДЦАТЫЙ ТЕТЕРЕВ. Куда-то.
ДВЕНАДЦАТЫЙ ТЕТЕРЕВ. Под землей.

Дыра и ТЕТЕРЕВЫ зарастает ледяной травой.

VIII

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ приходят в себя.

АННА. И каждый раз вот так.
МАРИЯ. О, Анна, нам позволено являться только раз в году.
РЕБЕККА. Мария, сколько мы с тобой прошли?
МАРИЯ. А сколько впереди всего, Ребекка?
ЛИЛИЯ и ЛИДИЯ. Действительно, а сколько впереди всего, Ребекка?
КАРМА. Я, кажется, не слышу ничего.
ЛУИЗА. А я не чувствую зимы и холода совсем.
ЛИЛИЯ. И будто запахи исчезли.
ЛИДИЯ. Все стало гладким разом…
РЕБЕККА. Я перестала чувствовать ход времени.
МАРИЯ. Боюсь, что облака от нас сбежали, девушки мои.
ЕВА. Мяу.
АННА. А где? А где? А где же наше Солнце? Убежала? Испарилась? И кто ее последней видел здесь… недавно…Боже… а?
СОЛНЦЕ. Я здесь. Я здесь. Закройте ваши глазки. Я превратилась в шар воздушный. Сейчас я покажусь из-за дерев.
АННА. Ну, где же ты, тебя не видим мы?
СОЛНЦЕ. Я выяснила дивную деталь.
АННА. Какую, Солнце?
СОЛНЦЕ. Мне только стоит сказать слово, как на мне, тотчас же появляется нарост. И с каждым словом их все больше. Больше.
МАРИЯ. Я слышу, что-то надвигается, подруги.
АННА. Безумный ветер меня хлещет по щекам.
РЕБЕККА. Безумный ветер меня хлещет по ногам.
ЕВА. Мяу.
ЛУИЗА. Безумный ветер треплет волосы мои.
КАРМА. Безумный, безумный ветер.
ЛИЛИЯ и ЛИДИЯ. Это вихрь-вестник.

IX

Появляется ВИХРЬ-ВЕСТНИК.

ВИХРЬ-ВЕСТНИК. Волнами растворяются глаза. Как ты мне утром шепчешь и уходишь с головою сквозь заснеженный туман за белой вещью. За вещью, за которой не доходят люди, оставаясь, чуть садясь, не говоря. Все так, как будет. Так как будет. Как путь от холода в тепло. С тепла на лед. Вина разбрызгана по солнцу. Загрубела кожа. Во мне так больше нет людей, а только образы с забавными словами да страшными вещами, красными и серыми щеками. Тот, кто после меня придет, ничего с собою не заберет. То Кеифа - бог темных вод.

Появляется КЕИФА

МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ и ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ говорят в снегу.

МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. Кеифа - это не всеобщий, не всесильный Господь.
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. Да, но... но все равно сверхсущество.
МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. Могущественное весьма.
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. Но интересно, эта сущность...
МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. За ней стоят такие мощности...
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. Мне интересно, что сказать нам может этот величавый бог?
МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. Возможно, скажет про себя, про мир…
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. Мы все же знаем, где живем. Вот мир, где нет величья. Но есть миры другие!
МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. И вероятно то, что мы не знаем, что есть величье истинное, да.
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. Вот дерево побольше тебя будет?
МЫШКИ-ПОДСНЕЖНИКИ. Ну еще бы.
ПОДСНЕЖНИКИ-МЫШКИ. А величественней, а?

КЕИФА. Мир вам. И да ему придет конец.

КЕИФА и ВИХРЬ-ВЕСТНИК уходят.

X

Валятся с неба на снег обломки дома, ЖАН и ЖАК.

ЖАН. Ну, что, лентяй, попался, а?
ЖАК. А?
ЖАН. Тебя сейчас свяжу.
ЖАК. О, Жан...
ЖАН. Доставлю как преступника, брат мой. Ты обвиняешься в преступной лени. В преступном надувании преступных мыльных пузырей! Пока семья работает в полях, ты прячешься и думаешь, тебя никто не хватится...
ЖАК. Я? Прячусь?
ЖАН. Я обвиняю...
ЖАК. Брат, а ты? Ведь ты семье не помогаешь!
ЖАН. Меня отправили искать тебя, о подлый...
ЖАК. Эй, все! Я тут нашел лентяя!
ЖАН. Ты выдашь нас...
ЖАК. Вот где он затаился!
ЖАН. Жак, ты чего? Да прекрати кричать.
ЖАК. Эй, все сюда!

Вой ВОЛЧЬЕГО РЫКА и сильный ветер сметают все и всех.

XI
Падает снег.

ПЕРВАЯ СНЕЖИНКА. В животике поскребушки, а столько надо делать
ВТОРАЯ СНЕЖИНКА. В груди поерзушки, а столько еще надо пережить.
ПЕРВАЯ СНЕЖИНКА повторяет и повторяет. Анна, Мария, Ребекка, Ева, Луиза, Карма, Лилия, Лидия, Солнце
ВТОРАЯ СНЕЖИНКА. Волчий Рык все позабыла. Рытье ее к концу все шло и шло. Там мать осталась где-то под землей. И все слова остались с нею. На белый свет явилась Волчий рык. Из грязного тепла да в чистый холод. Училась же она ходить и ждать кого-то из небес. Но каждый раз что-то мешало ей. С небес являлся кто-то, но она всегда ходила где-то тут. Недалеко.

XII

Появляется и вяло ест падающий снег КРЫЛАТЫЙ СЕМИНОГИЙ СОМ.

КРЫЛАТЫЙ СЕМИНОГИЙ СОМ. Год лежала. Месяц выла. Наложила руки. Руки превратились в лапки, но совсем не в те, что у кошек и собачек, что у мышек, что у белок. А скорее превратились в лапки тех, имеет кто больше лапок, чем четыре. И душа летела к лапкам. Только вот в хурме застряла, в той, что с косточки взрастили и засунули в горшок. В том-то дело, что куда ей дальше следовать придется, будет ясно, когда будут чьи-то дети громко, вязко, мокро, сочно, по-простому есть ее плоды, угу.

XIII

МАЛЬЧИК прыгает в воду
КАВА и ВСЕ ЛИЦА НА ТЕЛЕ КРЫЛАТОГО СЕМИНОГОГО СОМА. За рекой кончается душа. Никого и ничего взамен. Падает с небес туда-сюда все на свете целиком и по частям. Будет холодно вообще во всех мирах. В маленьких, больших, и там, и здесь. Так и надобно. Так надобно... и все. Это такой танец... вроде бы. К пустым людям рабская привязанность...

Междуактье
 
Комната.

ДОЧЬ. Мама, спой мне песню.
МАТЬ. Какую?
ДОЧЬ. Про имена.
МАТЬ очень долго поет имена пока ребенок не заснет. Анна, Мария, Ребекка, Ева, Луиза, Карма, Лилия, Лидия.

ДОЧЬ засыпает.

Второй акт

I

Лес.
Зима.
Твердый наст на плоских сугробах.
На дереве висят лосиные рога.
Где-то между сугробов затерялась глубокая нора.
АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА, КАРМА, ЛИЛИЯ, ЛИДИЯ, СОЛНЦЕ сидят на деревьях.

АННА. В этом и горе, и снег. Злые слова про друзей. Яблочко с косточкой ел тот, кто стелил мне постель.
МАРИЯ. Красный и жуткий конец ты потерпел, мой цветок. Воин стрелял мне в окно, пуля попала в комод.
РЕБЕККА. Это не больше, чем ночь. Люди украли дитя. И увезли на конях через пустыню в поля.
ЕВА. Мяу, мяу, мяу.
ЛУИЗА. Там, куда падает свет. Там, куда ноги ведут. Ноги прилипли к ручьям, ноги ушли на призыв.
КАРМА. Мокро, темно, холод, вши. Грохот, а позже тюрьма. Нет никого за версту, чей-то белеет костюм.
ЛИЛИЯ и ЛИДИЯ. Зачем он все звонит-звонит-звонит? Звонит-звонит-звонит... Звонит-звонит-звонит... пусть это кончится, закончится, пусть остановится.

СОЛНЦЕ открывает рот.
Появляется ЖИРАФ.
СОЛНЦЕ садится на ЖИРАФА.
ЖИРАФ уходит.

II

Появляется ОЛЕНЬ.
ЛИЛИЯ и ЛИДИЯ надевают ему на голову лосиные рога.

ЛИЛИЯ. Я брать не буду больше телефон.
ЛИДИЯ. Ну, почему он все звонит-звонит-звонит.
ЛИЛИЯ. Все, что от нас зависело, мы сделали.
ЛИДИЯ. Какой с нас спрос?
ЛИЛИЯ. А спрос такой, чтоб пить с нас силы.
ЛИДИЯ. Обеим нам показывали суд.
ЛИЛИЯ. Нам на двоих одно судилище.
ЛИДИЯ. И одно тело, Лилия.
ЛИЛИЯ. И две судьбы на одно тело, Лидия.
ЛИДИЯ. Когда нас разрезали, он молчал.
ЛИЛИЯ. Он ничего не знал.
ЛИДИЯ. Он был в начале.
ЛИЛИЯ. Но то еще до нас.
ЛИДИЯ. До нашего рождения.
ЛИЛИЯ. Зачем же он пришел опять, тогда исчезнув?
ЛИДИЯ. Узнал, что тело разделили.
ЛИЛИЯ. А что ему с того?
ЛИДИЯ. Так меньше ужаса, так меньше ада на земле.
ЛИЛИЯ. А что такое ад? Другие люди? Жан-Поль Сартр?
ЛИДИЯ. Ад на земле присутствует всегда.
ЛИЛИЯ. Ад на земле не так страшен, как ад подземный. И те, кто выбираются оттуда на поверхность, уже не так страдают, как страдали там.
ЛИДИЯ. И даже если их пытать, бросать со скал и жечь химическим огнем?
ЛИЛИЯ. И даже если их закапывать под землю, отрезать им руки и стрелять в упор.
ЛИДИЯ. Ужасно и бесчеловечно.
ЛИЛИЯ. Так им легче.
ЛИДИЯ. Я не хочу жить в мире, где так происходит.
ЛИЛИЯ. Не забывай, что этот мир в стократ спокойней прошлого.
ЛИДИЯ. Но то межмирье!
ЛИЛИЯ. Это да.
ЛИДИЯ. Так можно все насилье в мире оправдать!
ЛИЛИЯ. Ан, нет, не все! Положенное да свершится. Но в мире силы есть, что нам всем предлагают обернуться в палачей. Но ими можно просто и не быть.
ЛИДИЯ. Насилие положенное будет в мире, но можно не вести его собой.
ЛИЛИЯ. Так здорово, мы снова отвлеклись. Но тем не менее, он все звонит-звонит.
ЛИДИЯ. Нам надо уходить.

Садятся на ОЛЕНЯ.
ОЛЕНЬ уходит.

III

Появляется СТРАУС.

АННА, МАРИЯ, РЕБЕККА, ЕВА, ЛУИЗА шепчут. Карма, Карма, Карма...

КАРМА. Вы где? Вы где? Ну, почему мне плохо? Куда исчезли вы, друзья? Вот здесь вы быть должны. И здесь. И здесь. Вот тут сидел мужчина на сухпае. Тут в луже замерзал другой. Здесь мы боролись с кровососущим паразитом. А здесь рубили корень, что мешал копать окоп. А там за сотни тысяч километров - мои. А с ними что? А что с моим письмом? А что с моей рукой? А что с моим бельем промокшим? А что с той детской клятвой школьному дружку - что буду улыбаться вечно и не буду лезть во взрослые дела? Что с теми, на кого обижен? Где что-либо кроме растерянности, а? Где боль и кровь? Где сломанные ногти? Где невкусная еда? Где небо грязно-серое? Где дождь? Где дождь, что с ног сбивает? Где дождь, что пробивает дырки в животе через одежду? Где промокший карандаш? Где влажная земля? Где заточенье? Где шумы? А где земля, в которую уйдут лежать? Лежать до той поры, пока не выйдет срок подняться. Точнее пока не придет такая мысль. Когда услышу песни? Где гитара? Где одежда, взгляды, жесты моих дней? Где что? Что где? Я там. Потом. Туда. И это через... Господи, кошмар. Мне лучше оставаться здесь. Мне лучше не ходить. Мне лучше спрятать все, что хочется забыть. Мне лучше потеряться здесь, но твердо на ногах. Мне лучше потерять свой путь, чем потерять свой вид. Чем потерять те дни, чем все. Чем время потерять, которое нарочно для меня идет из точки А да в точку Б. Терять-терять. Сознательно терять. Но как бы так не потерять и потерять. Оставить что-то. Хоть чуть-чуть. Уехать. Но потом искать. Вернуться. Или не вернуться. Бежать тихонько. Или не бежать. Как сделать то, на что отважиться необходимо? Как сделать то, на что нужна отвага? Отважиться? Отважиться?! Когда всю жизнь все говорят: умрешь - лежи в земле. А дальше - умер, лег. И что теперь? Лежать?

КАРМА взваливает на себя СТРАУСА. Уходит.

IV

Появляется ГИГАНТСКАЯ ПОЛУСТРЕКОЗА-ПОЛУАМЕБА

ЛУИЗА. Я Луиза, шла по морю. Через проблески в тумане. На своей песчинке-лодке. По завету моих предков. В место, где не прекращают падать листья с крепких яблонь. В место, где не происходит ничего, что происходит. В место, где не надо плакать. В место, где нет псов и рыбок. Как семнадцать со мной стало лет прошедших от рожденья меня в лодке с водопада братья бросили в цепях. Чтобы лодка добралась до места, что воспели предки. Через камни, через щепки, через кости, через дно. Через дно, через ракушки, сквозь разбросанные доски, через вырванные косы, через воду, через кровь. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила. Их сама о том просила.

ЛУИЗА исчезает в ГИГАНТСКОЙ ПОЛУСТРЕКОЗЕ-ПОЛУАМЕБЕ.

V

Появляется ШИГИРСКИЙ ИДОЛ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ НОГАХ.
ЕВА принимается карабкаться на него. Она предпочитает не пользоваться словами, а мяукать, но тем не менее через мяуканье она говорит следующее.

ЕВА. В суконной сумке. Охи-вздохи исчезнут под грохот вагонных печей. Напоследок подняв до колен меховые полы. Тают станции, словно огарки церковных свечей. По дорожкам из бисера катится шарик золы. «Трава расцветает под натиском падающих на неё столбов. Я открываю окно и невольно вмешиваюсь в это мистическое действо. Пускай неживое дерево и умирает три с половиной тысячи лет, а мне всё равно будет сниться, как ночной троллейбусный путь, как кошмар двузубого чада, как треск позвоночника разделываемой форели, цвет блестящей оконной замазки. Или это было начало мая? Или пропало желание наброситься на бабушку, что волочит по земле канистру парного молока недельной давности? Открытое окно съело мой запах и подарило взамен поднятые уголки рта. Я могу протянуть руку, а могу и не протягивать. Дети прыгают через закопанные в землю колёса. В канализационном люке бурлит суп харчо. А на небе – ни тучки». Её кровь завораживали неоконченные предложения и фанатики своего дела, съевшие собаку на жеманных изгибах бровей… Солнце катилось в тартарары и грозило мне пальцем за разрушение мной же построенных канонов. Закатывал глаза и возмущённо охал висевший на наштукатуренной стене сэр Артур Конан Дойл, воплощённый в образе нагой глянцевой особы. Среди троих: окостеневший и ни к месту скромный некто, завешанная, но абрикосовая косточка, а также просто девочка с длинными передними зубами. В телефон позвонили, и с кровати сорвалась пара шустрых запястий – чтобы подготовиться к утреннему марафету. За всю историю классической музыки никогда под одним одеялом не находили пятерых утонувших. А он сегодня будет грызть ногти и часами отделять скорлупу от белков. На зелёном гараже начертано слово «детерминация». Зеваки обливаются холодной водой из-под колёс дрейфующего транспорта и делают выводы. Свет хлопьями высыпается на белую створку двери: алюминиевая цифра «9», фиолетовый «ВЫХОД», кривая ручка, замочная скважина. Один балл даётся за первые шаги решения. Лампа над потолком будет напоминать переломленный надвое плод картофеля. Кирпичная обезьянка скреблась в окно и истошно вопила: «Да будет так!», «Да здравствует Македония!» и ещё что-то в этом роде. Мои соседи оседают на стенках кровеносных сосудов: - Чёрт возьми, Джузеппе, что ни страница – роман, что ни лирический герой – абзац. Лампочка горит или по мертвецки по жёлтому, либо ты умудрился проломить пол опрокинутым колпачком. Сегодня лучше писать лёжа на кровати, предварительно обняв человека-слона. Вероятно-вероятна-вероятень-кукуруза – это такие маленькие штучки, которые не посчитали нужным прорастать в зубах. Хочется эротики? А вода уже заскучала: не каждый день по неделе проводишь внутри эмалированной пластиковой бутылки. Хочется плакать? Извольте вымыть голову и не попросить фен. Почему все просят фен? Одна моя знакомая причмокивала губами, поглощая чебуреки. Одни носят, другие выносят. Бабушка называет цветок «свиным ухом». Водитель такси – эстрадный комик. На фиолетовых трико – остатки белого пюре. Наверное, эту страницу стоило написать вчера, а ту – позавчера, а вон ту – немедленно! Блин, на горлышке бутылки была обнаружена странная насечка, точно такая же как на новенькой зубочистке, не добравшейся до рта. А не надкусить ли ещё одну материальную точку? Не люблю бежевые гардины. Врождённый дефект – лишний геморрой. Воскресение. Этой ночью я опять прикасался к пуфику и елозил маленьким мёртвым млекопитающим по плоскости стола. Хиромант… бородатое выражение! Сегодня этот милый незнакомец отрезал от мостовой восьмиконечную звезду. Я ходил к нему поесть и душевно потрепаться, стоя на весах. Шов на кресле слишком ровный. Ванная – самое подходящее место для пыльного абажура и куска пемзы. Мы – я и отражение – сидим и улыбаемся. Ты пережила себя ещё на один день;  это не страшно: один мой друг пережил себя на целую жизнь. Гладкий калькулятор очарователен. Двухъярусная кровать держится на двадцати четырёх ступенях – это рекорд. Загляни себе под брови; отвратительное чтиво? Кот ничего не скажет… нету кота. Штанга – это не рельса, хоть убейте. Начальница аналитического отдела. Ей стоит подарить оранжевый шкаф. Завидую владельцам. На потолке одна, а за окном три: «К нам приехал наш любимый Мистер Лукас дорогой!». Лимон слаще твоего лица. Женщина ест горчицу. Ручка-то всего в метре от физического лица. Ночью она спала. Заиграл Белый танец. Чтобы насытиться фундуком, пришлось унижать теннисную ракетку. Если не будет «пострадавших», я что-то пропущу. Она трясла пылью над пропастью и интриговала жителей затопленных деревень пульсировавшей в обеих сторонах ветвью многообещанности. В это время другая любительница ажурных стёкол лепила из пластилина шахматные фигурки. Древние короли и гипертрофированные чёрные вдовы. Опытная рука дизайнера-дилетанта может не допустить мрачного паренька до противопожарной башни, однако именно так можно описать третьестепенных персонажей любой второсортной пьесы. Наш фронтмен одевает солнцезащитные очки, захлопывает ставни и начинает... На улице – ни одной трудоспособной души, а в лесу за дремучей степью ещё не вывелись волки и рыси. Четыре машины и только две ноги, чтобы увидеть чужое имя на одной из стен Кронштадта. Проснувшись, он разочаровался в зонтах. Все живые праздновали Праздник Цветов. Один только он праздновал его как все. Его обняли две руки – это было чудесно, а главное – символично. Затем они отправились на опушку леса. Они лакомились холодным виноградом, а когда подул ветер, разошлись по домам и предались забвению. Естественно, конец света наступил слишком рано. Бельевая верёвка засмеялась, приводя в движение двигатели внутреннего сгорания висевшей на ней одежды. У каждого в доме есть машина для убийства. Оптимисты – люди без идеалов. Я ударил себя блокнотом. Две синие полосы определённо многое объясняют. Что такое имя Александр? Это лакированная гильотина тибетского дерева. На самом деле, единороги опаснее Люцифера. Поздравляю Вас, вы обладатель самой тяжёлой головы на Юпитере. 25 июня. Кассета, извинения приняты! Мы пересекали бобровую плотину, а нам на встречу выбежал фельдшер. Весь в слезах. Дыхательная маска не спасала от передозировки. Не будьте осмотрительны. Один мой друг говорил, что лень и нерасторопность – лучшие человеческие качества. Ещё два с половиной дня, это было чересчур отвратительно. Так началась ещё одна история о том, что чужие советы – не самый лучший способ скоротать личное время за обеденным столом. Целое утро я делил на части, заткнув кулаком все пути к отступлению. Факультеты остаются факультетами. Кормилица никогда сама не стучится. Указательным пальцем она раздвигала пределы винной лужи на асфальте. Политическая карта мира не отражается на поверхности экзотических фруктов. Самостоятельная самоуверенность – ещё один центнер в пользу противников органов опеки и попечительства. Так и хочется погладить пламя газовой горелки. Каждый раз, когда она заканчивала жизнь самоубийством, у меня пропадал аппетит. Тенью от указательного пальца становятся усопшие и просто имеющие сходные физиогномистические черты. Можно ли настаивать на семиструнной гитаре, когда тебе суждено построить Машину Тьюринга? Ты была душераздирающе мила. В то время, когда липкие комочки навострились к нашим глазам, старый продавец поменял абак на калькулятор. Однако серый кролик не отказывался поцеловать рот, полный майонеза. Как же это трудно – игнорировать нить Ариадны. Когда-нибудь Карлсон сплюнет сквозь зубы и встанет на четвереньки. Я никогда не видел тебя в зеркале. Какой же вы жестокий. У кого есть мечта – взять дрель и отправиться сепарировать Мировой Океан? Табун нелепых отдавит всем ноги и укусит за безымянный палец. Кафель симметрично откалывался от стены и летел в ванну, где его уже ждал неистовый субъект, похожий на арбитражного заседателя. Я всегда говорю своим ученикам, но в ответ слышу шелест летящей в меня финансовой подушки. Человек искусства испоганил обои в моём доме. Торчащая из земли палка накрылась зелёной панамой и запела мексиканское кантри. Даже в голову не приходило разыскивать Палестинские территории. Мужичок – рой. Я целую неделю зачитывался расписанием пригородных поездов. Град признался в любви правильному устройству крыши. На гладильной доске нарисован глаз, а на наволочке – иероглиф. Из рощи выходили юноши, ровно пять. Постоянный житель окна – постоянный зритель. Плюшевые игрушки – заземлители эмоций. Сетевой фильтр давал жизнь и насиловал время. Исчерпывающая информация. Полетели лебеди. Захрустели крошки. Заветрилась сталь. Начались гонки для пенсионеров. Человек свободных намерений зачастую нечеловечен в обращении с не своим гардеробом. До торнадо меньше двадцати часов, а праздник сменился душевными изливаниями. Не выношу полных развязных женщин. Нордический баклажан – самое экстремистское из всех приземлённых амплуа. Свет проходил сквозь паузы в работе и отравлял пищу. Она отправилась на кладбище карандашей и отпустила грехи всем, кто в этом не нуждался. Пальцы пускались в агрессию, а просыпались в следственном изоляторе. Клеймо на роду паразитов не давало карьерного роста отдельным представителям. Пустое дело, но завораживает меня, как графомана. Под кроватью стонал медведь и требовал зачётной книжки. Дома принципиально красили в три палитры. Футляр для космических туманностей износился за две ночи непрерывного использования. Главный инженер построил вечный двигатель и уехал. Уголь – маленькие фениксы. Она залезала в самую большую цветочную вазу и строила прохожим пребезумнейшие гримасы. С водонагревательных каналов ползли слухи, которые мы тут же топили в уксусе и, улыбаясь, ели. Подумать только, сколько времени умещается, а сколько нет? Заточение продолжалось под звуки фанфар, фейерверков и сопровождавших их сакральных мероприятий. В пакете лежали странные предчувствия. Апельсины мы пустили с крутой горы, а потом махали вслед головами. Качели тянулись за шифоньерами. Воспитательное значение фильма приукрашено и не соответствует действительности. На мониторе всего четыре кнопки и учебник по алгебре. Подстаканник стоял на полке, обозреваемый со всех сторон. Когда мне говорят о Средиземном море, я проницательно наклоняю голову и принимаю отчуждённый вид. Твёрдый знак оказался капризной особой, не способной на анализ общественного мнения и средств массовой информации. Сегодня она надела красную блузку и говорила с придыханием. Макароны размеренно подрагивали, воплощая собой тоску по первоисточникам. Бумага отслоилась в трёх местах и больше напоминала торговое судно, нежели древнеегипетский пергамент. Тополя очаровывают. Удобный формат военной службы? Трагедия! Вешайте картины! Режьте сыр! Уничтожайте зелёные побеги! Кровь забывала приливать к мозгу, отчего работа пошла уверенней. Пятна одуванчиков – гроздья гнева. Что хочет мой господин? Один мой поэт предсказывал, что крышка стеклянного гроба сброшена. Материал податливый: что-то вроде гипса, только глаза светятся. Его лицо было усыпано веснушками, а судьба – наивностью. На столе стояла керамическая свинка и губка, которой протирали магистрали и бездорожье. Радует взгляд бежевая коробка, да незатейливая цепочка, пропущенная сквозь тесёмки для ремня. Слава двух В и одной М – это вычурно и не эстетично. Ты каждый день чеканишь страсти и заблуждения. Ты достоин слов «механизм» и «преуспел». Покрылось блюдечко под горшком гладиолусов. Ты смотрела на стену и поправляла кладку. Стопка тетрадей не отпугивала голубей. Заиграла музыка: двое вышли в коридор. Разочаровываться бесполезно. Раскрасневшиеся щёки хороши. Наименьшее значение очарованности будет зависеть от момента, длины рукавов и отсутствия людей, не ценящих прекрасное. Траурный день напомнил обывателям пророщенные зёрна фасоли и звон аметиста. Яблоня цвела с той же силой, как будто кто-то дочиста выедал начинку из рыбного пирога. На берегу утёса можно увидеть ветхое жилище отшельника и останки выброшенных на него волн. Какое-то время все были вынуждены коллекционировать картонные коробки из-под персикового сока. Баланс был разрушен тогда и только тогда, когда серьёзный господин в чёрном цилиндре не придумал заменить лёгкий акцент на запрет вегетарианских пристрастий. У неё на поясе верещал маленький зверёныш. Вселенная взорвалась. Звезда опоясала ленту чёрной доской. В горах расцветала сирень. Сложенные рупором руки сломали прежде всего наручные часы. Руки уже не помнят ни одного, даже самого примитивного, академического звукоряда. Дети раскидали выщербленные стихией ракушки по всему приусадебному крыльцу. Снег искрится, как начищенный водопроводный смеситель. Когда уровень глупости начинает зашкаливать, в приличном обществе принято идти чистить зубы. Вот двери. Скудоумие и неоригинальность автора выразилась в морфемном повторе. По понедельникам топор сам ищет руки заправских репортёров и с плеча рубит правду-матку о том, что слово «руки» повторяется до туманного нарочито. Руки! Руки! Руки! Руки! Руки! Руки! Улитка ползла по задней стенке аквариума и смачивала её слизью. Главное – вовремя сделать паузу. Когда-то в нашей семье были в ходу вырезки из завтрашних газет. Обязательно будет собран совет для решения диссидентской культурной проблемы. Зелёная пиала была расписана. Маленький совёнок ночует за чердачной дверью. Он спит на бельевой верёвке. Он считает годы своего первого десятилетия по-купечески, как барышня. Из её руки выбегала струя охлаждённой воды и сама собой наполняла тусклый казан. Деревянный кол, страдающий язвой желудка, был выпуклым в самых освещённых местах. Ужасные вещи творились в продуктовом магазине за день до солнечного затмения. Между стеной и кухонным гарнитуром плавала пустая стеклянная банка: у неё на большом пальце не было обручального кольца. Морщина на лице может быть только беспощадно глубока. Автобус трясло, как в маслобойке. Удачу можно сравнить разве что только с пасекой. Безвозмездная справедливость. Надоело, ей Богу! Сегодня видел психоделику в начальном классе средней школы. В большом лесу, как и в маленькой деревеньке, снуют водомерки с круглыми печальными глазами. Стержень. Мятый клочок бумаги  поёт серенады покатому плинтусу. Пол в крысиной клетке устлан рукописями классиков. Двадцать шесть жестоких подростков кухонным ножом разделывали на части прибор для измерения давления. Сквозь горный хрусталь я смотрел на рельефные ледоходы. Французский каллиграфический поцелуй, как бритва, тяготится внимать трактатам. Воробушек зажарен с оливковым маслом, кунжутом и перьями. Хорошая погода, но девушка не способна на близость, а на расторжение паутины готова даже днём, ища простейшие запятые. Белый провод – умопомрачительная кустарная галка. Пороги оклеены скотчем, будто мумии. Купюры просачиваются через прутья, дипломы и перегоны. Ещё одна бородатая писательница начала качать головой. Уже два века. Волосы, особенно секущиеся, наводят на мысли о гусиных шеях. За горизонтом зубной щётки поселились москиты. Он просто ищет нескладные неожиданные сравнения. Она поступает несолидно и неподобающе. Это существо уже упоминало Вторую Мировую? На вас шестерых не хватит вашего же эгоизма, ведь через неделю и один день будет дан старт. Зубчики чеснока украшают частокол. Размашистый радикал размашисто радикален. Ферзь-ферзь-ферзь. Сердечко на помойном ведре, заноза на лопатке, трагедия жертвоприношения – мир ещё имеет смысл. Он приехал; уехал; влюбился; уехал; уехал; приехал; умер. Водопроводные трубы заменили на подзорные. Во время мытья стало не так одиноко. Я долго размышлял над гончарным кругом, и земля развернулась. Убедился. Мамонты никогда не вымрут: достаточно улыбчивого чудовища с непревзойдённым кроем волос. Заводь расправляла суеверные крылья вслед за авиатором, который почём зря унижает параноиков. Конечно, можно засидеться на великом. Урожай дыма не хлопал ушами. За кухонным гарнитуром не было лома. Плетение ивовым прутом отнимает у семьи детский стул с красной спинкой и ароматным дикторским стихосложением. Фельдмаршал не брился по уставу из-за внеочередного звания. Строки никогда не появятся в списке хоть кем-то использованной литературы. Извиняю за последнее слово. Заключительное произнесение речи предоставили исключительному шаману, несмотря на то, что он был миротворцем. Тушка индейки имела вид сельской дороги и конной повозки. Я всем рассказал, что умею строить дома. Листья в волосах. Зубной протез. Невкусные книги. Симпатичный робот получил перелом шейки бедра, решая человеческие задачи. Нить сюжета разрывается осколочной гранатой. Нефть! Довольно того, что мы лежим под липовыми вертолётиками. Фартуки мыльных пузырей и вельветовых стихов. Стойкий оловянный солдатик мог только эпотажно их декламировать. Ведущий сигналил складками лба. Хроники завуалированной пепельной кастрюли. Я – не значит ссылку на определённую приставку. Каждое даётся с трудом: противно с первой. Три наездника на высшем командном составе запамятовали подышать гелием, и все узнали их настоящий голос. Эти ребята не похожи на твоих поклонников. Обычное дело – вспарывать лезвием сломанный на дублёнке замок. Мемориалы по затоптанным до полусмерти перенесли на сидение у окна. Сочный спелый грейпфрут. Большая спираль водопада вещала о сохранении здоровья. Аллегории не для кинематографа. Четыре трещины в расселине. Корабль подплыл к заснеженной мельнице, витавшей в нескольких локтях от жидких кристаллов уровня воды. С судна в течение часа были поданы всевозможные сигналы, но летающий исполин не подал и виду. Алмазную стружку подкидывали в огонь на разноцветных подушках. Верблюда на подносе ожидала голодная стая. Гость. Часть вторая. Отпевание. Корка хлеба опустилась в стакан. Гроза жилистыми мухобойками перебирала горох и порох. После двух недель молчания ладья пошла конём на короля. Ты написала на моём помойном ведре заключение в любви и признание психиатра. Тень от торшера, будто маятник, удобряла побеги колхозной спаржи. Сегодня – тыква, завтра – тыква. Интонации голосовых связок ежеминутно воскресают, давая волю похоти и порокам. Гнедой котяра от удовольствия терзал мои брюки. Для удовольствия. Когда чулан до краёв наполняет копотью, что шинель перестаёт, самое то – смекнуть о судьбе пышноволосой девочки-прокурора. Один писатель засунул голову в пакет и стал гением. Слава покинула его, когда пропало желание окатывать с шеи до пояса пассажиров плацкартных вагонов. И действительно, каждому для счастья нужна сносная овечья шкура. Глаза зачастую сдерживают рвотный рефлекс, шепча раздосадованной цензуре логики и рассудка, что осталось совсем чуть-чуть. Машина остановилась; мы вышли к рынку, в надежде приобрести дубовый сруб для будущего общины. Так было написано на самой верхушке крутого утёса. Стричь ногти в полной тишине, стыдясь язвительных обедов, но синяя крошка обрушится за шиворот. Жаль, что нельзя сказать: «Всё странно!» и в благоговейном страхе отвернуться от заманчивой приманки. Странно… Ох уж эти кленовые листья. Они кукурузными хлопьями рисуют курительную трубку за большой протестантской иконой. Падающие звёзды бледного грима и хребет уссурийского грима. Дорогой профессор. Никогда не понимал. Слишком благородно. Крестики-нолики в расчерченном сердце. Осталось двадцать два дня и конец июля. Татуировка. Вереницей тянется величественная стать родового фразеологизма. Властительницей далёкой-предалёкой планеты прикидывалась русская княгиня, которая в свою же очередь была и экстравагантной мамашей и рыжей сумасбродкой. Когда-нибудь я увижу это прибытие. Четыре монеты плясали мазурку, чтобы красный лапоть, лежавший на матрасе, терял уверенность в гармонии, а движение ночи сопровождалось звуком соприкосновения лестниц и кроватей. В урожайном халате и сытом здравии. В тифозном уединении и удалённой проницательности. За полуденным жаром липкая кожа и белые угри. Летний порез – неудобство заката и фиаско Тойнби. Изгиб черноты. В ведро упала мёртвая животинка. Мы её отогреем. Дадим сухого печенья и чистого носка. Нальём воды. Улыбнёмся через стойло. А она нас укусит за палец! 3 литра воды. 4 столовые ложки сахара (если на окрошку, то 3 ложки). 1 – 2 ст. ложки сухого кваса. Закваска. Сусла. Литровая банка тёплого молока. Чайная ложка сахара. 3 ложки столовые кефира. Прикрыть тряпкой на день. Любезно, но не удивительно. Маленький баллончик сороковых годов (. Длинная резинка офисных кресел. Плюшевый пот в терракотовой шляпе. Мы уже слышали все её истории за встречами и свиданиями с врачом. Аристократ-пролетариат, бывший партийный работник, блаженно засыпал, наслаждаясь мелодиями Луи Армстронга. Дождик та-дац. Над проспектом дул небесный фармацевт. Комок вермишели перекатывался в мозговых полушариях. Карамелью коптится маслёнка. Новый шрам под толщью шкур, воды и полиэтилена. Ниже нуля, уровня крапивы, сардин экономики и рычагов градоустройства. Кнопки-отверстия-лампочки. Вольфрам. Опять жёлтое в лимонное. Уже вижу эти глаза, полные лоска и идеализированности, а галстук – коричневый закат. Они кидают за борт аборт. У неё никого нет. Я хотел бы знать, будет  ли  эхо  у  этого мира? Выпьют, никуда не денутся. Я ждала несколько лет и многокилометровая разлука. Голодный бунт земляной насыпи развлекал юного прораба. Грач. Мои цветы. Мармелад. Чьи? Мои. Чьи? Мои. Весёлый одноногий негритенок слыл исправным проводником в греческих кругах. Зеркальный водоворот. Неужели всё это – правда? Свет от фонарей стал ярче солнца, и я видел мерцанье листьев из маленького окна. Тонкая узкая линия подошв уходит на Юг, где найдёт головокружительную похвалу от нуждающихся. Всё-таки глупо судить о знаках подхалимства в образах достойных. Также глупо. Очарован. Завтра я зайду в сосредоточение сплетен. Аккордеон, не дай публике заскучать! Скворец. Исчадие. Принцесса. Общежитие. Пружина. Сломай небоскрёб, чтобы тебя посадили в тюрьму, в которой ты сможешь отдохнуть. Фазенда с видом на. Индустриализация убила живое искусство. Предложение о этих двух вещах останется для более солидарных квинтэссенций. Требовал внимания покатый гром. Сногсшибательная критическая рецензия. Хулиганьё! Шрифт и жёлтая бумага. Жёлтое ведро. Жёлтая дорога. Жёлтая трагедия. Взгляд через окружность. О! До сентября не так уж и много времени. Сколько нужно сделать помимо? Самая чудовищная выходка. Василиск полировал копыта. Дорожка тропинкой была смотана в рулон и перестала казаться столь безнадёжной. Найди сильную фразу, прошу тебя. Вдоль улицы сейчас идёт процессия выпивки и недозревших кактусов, если так можно выразиться. Знаешь, мы тоже ещё не ловили сачками бумажных медуз. Что только во тьме, засмеясь, находили колоды краплёной туз. Что тенью колонн, птичьей трелью и хмелем стирали с сандалий пыль. В то время как Боги безмолвно велели отрезать от мифов быль. В озере кипела вода, хоть пельмени вари. Под доской в потолке. Каждый завтрак поливали огурцы. Слёзы, избавленные от расизма, завещали тебе, старичок, добрых лет! С такими темпами и уровнями воодушевлённости можно не успеть к месту и времени назначения. Стол. Художник неделю запечатлял на холсте варианты самоубийства, делая свой суицид практически вечным. Комар укусил человека за мочку. Цветочная клумба отпела панихиду. Носок застрял в штанине. Торшер необходим. Торшер не обходим. Обиженный упитанный. Семь метров над землёй. Атмосфера финального свистка. Кудри бракосочетания. Загар Килиманджаро. Купаты артериальной крови и полян незабудок. Солдат допел свою тревожную песнь, по-молодецки свистнул, а затем зарезал хозяев, любезно приютивших его. Неужели в этом сосуде хранится соус для курицы? Погрязшие в предыдущем. Милость-пропасть. Лодки построили гавань. Наволочка отвлекала от сна. Перевернуть страницу. Так мало для вечности. Пикет, пригвожденный к стене. Моток проволоки. Ах! Разрешаю выпить холодного кваса и перевести дух. Хамелеон. Теплица за тротуаром обгорелой пони. Холодный писк. Невроз. Укус. Рассвет. Петухи согревают и будят. Потягиваются и разминают кости домочадцы. Домашние животные знают, что день прошёл не зря, оставляя недели страниц в зарослях отцепленных вагонов. Дело ещё не окончено. Тигр. Так Он и стал колдуном. Спать и осваиваться. Шёлк, бритва, друзья! Казалось ли, что велено отбросить якоря, что поздно верить в действенность исписанных обрывков, что ни к чему терзать давно поникшие улыбки, что не цветут гвоздики в середине января? Хотелось ли, зажмурившись, не видеть облаков, затворнически плакать от неистового счастья, бросать в большой огонь недавно купленные снасти, свободой упиваться под ритмичный звон оков? Случалось ли в апатии не совладать с собой, изображать нечистых на листах святых писаний, кричать о неизбежности несбывшихся желаний, с благим стремленьем сердца выдвигаться на разбой?

ШИГИРСКИЙ ИДОЛ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ НОГАХ уходит.

VI

Появляется МЕДВЕДЬ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ.

РЕБЕККА. Ее украли у меня. Меня украли. Они ворвались в нашу хижину и как давай кричать: ты здесь Ребекка, дочь Ребекки, дочь Ребекки? Я бросилась им в ноги, бросила в них щит. Я бросила в них глиняный горшок. Я бросила в них глиняный кирпич. Я бросила в них ящик с муравьями. Они прошли по мне. Прошли через меня. Прошли за печь. И взяли мою дочь. И увезли за тысячу пустынь мою Ребекку.
МЕДВЕДЬ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ. Какая грустная история.
РЕБЕККА. Они сказали, что хотят ее спасти. Что нас-де через день пожрет бархан.
МЕДВЕДЬ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ. Как грустно, подери вас черт.
РЕБЕККА. И правда, через день нас съел бархан.

РЕБЕККА взбирается на МЕДВЕДЯ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ
МЕДВЕДЬ ВЕРХОМ НА ПАЛОЧНИКЕ уходит.

VII

Из снега подымается ЛУНА В АНГЕЛЬСКОМ ПРИСУТСТВИИ

МАРИЯ. От меня только имя. Только память и цвет. Красный цвет. Было окно. Был его выстрел.  И все. Все остальное все скомкалось, правда. Все тяжелей сохранять. Что-то.

ЛУНА В АНГЕЛЬСКОМ ПРИСУТСТВИИ забирает МАРИЮ под землю.

VIII

Мир вроде бы исчезает.

АННА. Пусть повторяют имена. Пусть повторяют имена. Молю, пусть только повторяют имена.

АННА исчезает вместе с миром.

IX

Откуда-то появляется ВОЛЧИЙ РЫК.
К ней с небес идет КЕИФА.
Наконец-то они встретились.